“Переступила порог — значит, наша”. Как многодетные родители из Нарвы решили взять в семью ребенка и что из этого получилось
(1)
Евгений и Надежда Кос познакомились в старших классах школы и — совсем юными — поженились. На вопрос, всегда ли хотели большую семью, дружно отвечают: “Как-то само получилось, вошли во вкус”. Сейчас у пары четверо детей. Старшему сыну Евгению, который учится в Петербурге, 21 год. Среднему — Владиславу — 14, младшему Эдгару — 8. Приемной дочери Софии — 11. Она появилась в семье 2,5 года назад.
Надежда: Мы об усыновлении разговаривали всегда. Но все откладывали на потом — когда купим большую квартиру, заработаем миллион, в общем, как у всех.
А в 2008 году мы ехали на концерт и попали в очень страшную аварию. Нас доставали через крышу, мы не знали, выживут ли наши музыканты — они месяц провели в реанимации. Было очень страшно. И когда мы чуть оправились от аварии, мы вдруг поняли, что “потом” может и не наступить. И решили, что надо идти и делать сейчас, пока мы молодые и здоровые, пока мы что-то можем, пока мы вообще есть. И мы пошли и написали заявление о желании стать приемными родителями. Это был 2009 год. На тот момент у нас было 2 сына и мы решили, что хотим девочку от 0 до 2 лет.
Нас поставили в очередь, я прошла свою первую школу PRIDE и потом забеременела третьим сыном. Он родился с пороком сердца. Таких детей на 2012 год по всей Скандинавии было 13 человек, он был 13-м. Ему предстояло много операций, реабилитация. В 2016-ом, когда все самое страшное, касаемо здоровья сына, было позади, мы переписали заявление, что готовы к приходу в семью ребенка постарше, с возможной инвалидностью — мы уже прошли сложности с кровным сыном, готовы были пройти подобное и с приемным ребенком, особенности нас не пугали. И когда нам позвонили и предложили взять девочку, 8,5 лет, которую дважды возвращали из семьи, мы согласились.
Расскажите, как София у вас появилась.
Надежда: Нам позвонили органы опеки, сказали, что надо срочно забирать ребенка в семью, потому что ее ни в коем случае нельзя отдавать в детский дом. У нее умерла мама, у нее два возврата и детский дом ее убьет. Мы ее на тот момент не видели, не были с ней знакомы, но уже написали заявление, что мы ее забираем.
Сотрудница органов опеки нам сразу сказала: “Ситуация настолько сложная, что или вы решаетесь на этот шаг, или нет. Не нужно вот этого: “А давайте попробуем, посмотрим”. И мы подписались.
Полтора месяца ушло на то, чтобы девочка к нам привыкла, мы приезжали к ней, забирали ее к себе — по три раза в неделю ездили между Нарвой и Таллинном. Иногда ее предыдущая семья приезжала к нам в гости. И через полтора месяца мы забрали ее к себе насовсем.
Какие у вас были отношения на тот момент?
Надежда: Согласно нашему законодательству, ребенок тоже принимает решение. И когда уже пришла пора, Инна Клаос и Екатерина Керри (преподаватели школы приемного родительства PRIDE, — прим.ред.) начали издалека разговор с дочкой: “Тебе нравятся Надя с Женей?“ — “Да, у них классные животные, классные мальчишки!“ — “Надя с Женей хотят дочку. А у тебя мамы нет. Ты бы хотела стать их дочкой?” Она закричала: “Да!”. И в следующий приезд мы ее уже забрали. Мы ждали от нее этого “Да”, мы не могли и не хотели ее забирать против ее воли.
Как вы объясняли мальчикам, что хотите взять ребенка из детского дома?
Надежда: У нас в семье принято так, что взрослые — это мы, мы несем ответственность, мы принимаем важные решения. И изначально они росли с этим знанием — что у них когда-то будет приемная сестра. Мы всегда об этом говорили. Старший знал об этом нашем решении лет с 10, средний — с 3, а младший вообще всю жизнь рос с этим. Мы все время говорили про приемных детей, объясняли, что это тяжелый труд, но мы должны его делать, потому что у нас есть на это силы.
У меня очень много знакомых приемных матерей, и я очень разные истории знала из первых рук, разговаривала с этими мамами о том, как они справляются. С мужем мы тоже проговаривали, что несмотря на то, что может нас ждать, мы все равно идем, чтобы помочь ребенку, который так в этом нуждается, дать ему правильную модель семьи, научить действовать в той или иной жизненной ситуации и дать шанс не сломаться и не скатиться по наклонной. То есть мы шли с твердым убеждением, что надо спасать человека. Что мы можем, и это нужно.
Евгений: Важно было правильно подать, объяснить. Ребенок еще в принципе формирует свое сознание, отношение ко всему, а формировать должны помогать родители. И двери к милосердию, состраданию надо открывать именно такими ключами.
Свободу детям можно давать там, где она действительно нужна. Но в этом вопросе ты должен объяснить свою позицию, сказать, почему ты это делаешь, и сделать так, чтобы никто из них от этого не пострадал.
Что помогло мальчикам наладить отношения с сестрой?
Надежда: Мы в семье всегда друг друга поддерживаем, можем друг другу все проговорить. Что бы ни случилось между ними, все всегда проговаривалось.
Бывали моменты, когда старшим детям нужно было “продышаться”, и мы их выслушивали.
Евгений: Вначале у них отсутствовал диалог между собой — когда они привыкали друг к другу, диалог происходил через посредников. Потом это сошло на нет, и дети стали общаться напрямую.
Наш младший сын, которому на тот момент было 6 лет, сам того не зная, в игровой форме интегрировал дочь лучше всех. Психологи на это тратят очень много времени и усилий, а он один все ее травмы практически проработал легко и непринужденно, чисто интуитивно. И они до сих пор очень близки.
Надежда: Он у нас очень эрудирован, много чем интересуется. Из-за болезни у него меньше физических возможностей, но зато он очень сильно во все погружается, и умеет очень интересно любую тему подать. София к нему всегда тянулась, ей легко было с ним. Плюс он ей помогал подтягивать знания, заполнять какие-то пробелы. У них, можно сказать, сложилась своя “банда”. Вечером говоришь: “Так, ребятки, мы пошли спать, все, ложимся”. Слышим — шепчутся, раз — свет включился, заходим — сидят вдвоем! (Смеется).
Пока дети делят комнату в городской квартире. Но уже достраивается большой дом, где у каждого будет своя комната.
Евгений: Таллиннские органы опеки в этом смысле молодцы. Они смотрят на суть — на атмосферу в доме, на уют, тепло, которые способны человека согреть, на желание человека помочь другому человеку. Спальное место и стол для учебы — этого вполне хватает, чтобы спасти ребенка. А можно было бы упереться в наличие отдельной комнаты, и судьба человека пошла бы по-другому.
Как вы привыкали жить друг с другом?
Евгений: Ребенок не должен своим приходом поменять законы твоей семьи. Он входит в эту семью и принимает ее законы. Не нужно выделять его специально. Он твой ребенок, ты к нему относишься так же, проговариваешь что-то с ним точно так же, как и с остальными своими детьми.
Надежда: Когда София приехала к нам, она первые полгода еще разыгрывала карту сиротки.
Евгений: Психологически старалась вызвать лишнюю жалость. Пришлось ей объяснить: ты уже не сиротка, больше это не работает. Мы в школе PRIDE прорабатывали все эти ситуации. Многие из них имеют схожие истоки, развитие, и в школе приемных родителей ты учишься каким-то приемам, развиваешь голову в этом направлении и видишь, что работает.
Когда тебе надо настроить этот тонкий внутренний мир, суть дела состоит в доверии. Если человек тебе уже доверяет, он уже перестает кривляться, дурачиться, провоцировать — ему это уже становится не нужно, не интересно, и он просто начинает жить. А до этого он тебя провоцирует. Потому что хочет, чтобы ты его не мучил, а отдал обратно поскорее или показал, какой ты настоящий в каких-то ситуациях — ударил, например… И когда ребенок видит, что это все не работает, что ты не реагируешь, как он ожидает, он начинает потихоньку доверять, понемногу открывается, и потом у него уже расправляются плечи, он меняется. Если две фотографии ребенка рядом поставить: в момент прихода в семью, и спустя несколько месяцев — то это совсем разные люди, даже лицо меняется.
Иногда ребенок настолько перенимает мимику, какое-то семейное естество, взгляды, шуточки, что, не зная историю ребенка, ты никогда не догадаешься, что он приемный.
Надежда: Те, кто не знает, кто из детей у нас приемный, чаще думают про младшего сына, потому что он у нас блондин. Я брюнетка, муж шатен, старшие у нас брюнеты и Софийка брюнетка. Все говорят: “У вас сын приемный?” Мы смеемся: “Нет, не угадали”. Сейчас София уже похожа на нас.
Евгений: Нам повезло, что темперамент у дочки очень совпал с нашим — мы довольно активные, громкие, шебутные, любим подурачиться, побаловаться. Когда я прихожу домой и у меня дети стоят на ушах — это нормально. Я не люблю когда заходишь домой — и все стерильно и тихо. Когда дома слишком тихо, мне кажется всегда, что что-то случилось. Плюс когда дома много всякой суеты, это для ребенка тоже легче в плане адаптации — что он не сидит, как под микроскопом.
Надежда: Адаптироваться Софии очень помогли домашние животные. У нас дома две кошки, две собаки, рыбки — мы даже шутим, что наши бедные дети лишены возможности таскать домой бездомных животных, потому что это делают родители. Бывает, наша собака Бонечка — она тогда была еще маленькой — что-нибудь съест — ну поворчишь не него, перепрячешь вещь — не собака ведь виновата, а ты, потому что вовремя не убрал. И София тоже видела это — что мы животных не наказываем, никого не бьем, и училась так нам верить. Плюс у нас такие животные — они любого залюбят, они очень открытые и счастливые. Просто сгустки любви!
Что сработало лучше всего?
Евгений: Прежде всего — доверительное отношение друг к другу. Когда ты ни в коем случае не делишь на своих и чужих. Как только ребенок переступил порог твоего дома — все, этого нет.
Надежда: Перед тем, как она должна была приехать, мы проговаривали это: как только она войдет в этот дом, чтобы ни мыслей таких не было, ни вслух не произносилось — никаких “Давайте ее вернем”, “Что она здесь делает?” и так далее. Как только она переступила порог, она наша, навсегда, со всеми проблемами, взбрыками и прочим.
Нельзя позволять себе даже думать об этом. Ты работаешь с таким серьезным ресурсом как человеческая душа и должен принимать ребенка со всеми его проблемами и выпендрежами, или лучше не делай этот шаг.
Евгений: С детьми постарше очень помогает возможность поговорить, объяснить, что ты делаешь и почему. Они могут объяснить свою позицию, рассказать, как они думают. И иногда достаточно одного разговора, но искреннего. Искренность всегда чувствуется: и ребенком, и взрослым.
Надежда: Это, кстати, причина не бояться брать подросших детей. Потому что с ними можно разговаривать словами. Они, конечно, более травмированы, их тяжелее к себе расположить.
Евгений: Но если получится, считай — дело сделано. И здесь нужна готовность работать, стараться. Без лишнего какого-то пафоса, гордыни. Если у тебя есть какие-то радостные моменты, радуйся, если есть какие-то неудачи, не отчаивайся, пробуй по-другому. Даже с кровными детьми не всегда все получается, всегда могут быть разлады.
Многое зависит от твоего терпения, понимания, какой-то мудрости, которую ты приобретаешь. Это каждодневная тяжелая работа, и тебе шаг за шагом нужно научиться ее делать все более непринужденно, на автомате, чтобы сохранить и свой ресурс. Грубо говоря, ты настраиваешь механизм, который начинает работать. И тогда с каждым разом становится все легче.
Но тут надо быть чутким, присматриваться постоянно как к своим, так и к приемному ребенку. Часто бывает тяжело после рабочего дня понять, о чем ребенок думает, почему он замкнулся, замолчал, или ведет себя неадекватно, что-то важное заметить. Но эта чуткость — она нарабатывается.
Что для Софии было самым необычным в вашем укладе жизни?
Евгений: Для нее был необычным сам подход. Что нет каких-то грубых наказаний. Что равные отношения — и когда у нее день рождения, и когда у кого-то другого: одинаково много подарков, внимания. Но главное — она не привыкла, чтобы с ней разговаривали.
Надежда: Первые полгода у нее стекленели глаза, она уходила в себя, не объясняла вообще ничего. Это было сложно. Мы постоянно говорили ей: “Скажи, пожалуйста, о чем ты думаешь, что ты чувствуешь, потому что мы не можем тебе помочь, пока ты молчишь”. “Мы родители, мы взрослые, мы знаем, как надо, мы на твоей стороне, мы не против тебя, мы тебе поможем, объясни нам, расскажи…” Но она все молчала. И где-то через полгода мы поехали в наше первое совместное путешествие, где на фоне очень непростой ситуации, связанной с ее поведением (возможно, она подумала, что мы снова везем ее с кем-то знакомить, и это был для нее стресс) у нас произошел очень эмоциональный разговор. И на удивление, после этого ребенок, наконец, поверил, что мы не обидим (даже во время самого громкого скандала), не отвернемся, что даже когда мы ругаемся, мы все равно рядом. И после этого она стала с нами разговаривать.
Евгений: Потому что для таких детей часто проще “получить по ушам”, без объяснений — им так понятнее. А когда разговаривают, это сначала непривычно. Но диалог рано или поздно доходит до сердца.
Надежда: И очень легко становится. Как только ребенок начинает с тобой разговаривать, отвечать, спрашивать. И — раз! — уже не просто девочка, а какая-то абсолютно своя. Мы знаем, чего друг от друга ждать. Она знает: даже если мама ругается, она просто ругается — и все равно любит. Поначалу ей тяжело было в это поверить, она проверяла нас, ждала подвоха.
Что для Софии оказалось самым сложным?
Надежда: Она к нам попала в 8,5 лет, во вполне осознанном возрасте, она пережила смерть мамы, два возврата. И для нее, как мне кажется, самым болезненным было озвучивать то, что она приемная. Это было очень тяжело. Когда мы приходили к врачу, например, и меня спрашивали, с каким весом она родилась, как проходила беременность, она из кабинета выходила обиженная: “Мама, зачем ты им рассказала?” И я говорила: “Дочь, я не могу не рассказать”. И этот длилось очень долго.
И в школе в какой-то момент ее одна девочка задирала: “А у тебя родители ненастоящие!” И я ее учила отвечать: “Как это — ненастоящие? Искусственные?” Но для нее до сих пор это болезненно. Если мы идем к какому-то новому врачу, я задолго до этого начинаю проговаривать: “Дочь, мне придется сказать, что ты приемная, что мы знакомы не так много лет, что я не знаю твоего анамнеза” и так далее… Но ей очень помогло успокоиться в этом плане, когда мы ее усыновили. Она сама об этом попросила: “Я тоже хочу быть, как вы! Что это такое — у всех одна фамилия, у меня другая?”
Сначала семья Евгения и Надежды была для Софии попечительской, а потом, через год, ее усыновили. Теперь у нее их фамилия и новое имя. София выбрала его сама.
Надежда: Я предлагала оставить ее прежнее имя — хотя бы через тире. Все-таки оно было в ее жизни, родственники ее знают по этому имени. Но она отказалась. Хотела уйти от этих воспоминаний. Ее родственники приняли эти правила игры и называют ее новым именем.
Как приняли дочь ваши родственники?
Надежда: Родственники приняли ее, как свою, сразу же. У нас было правило: “Переступила порог — значит, наша”. И это правило приняли все наши знакомые, близкие, родные.
Евгений: Здесь многое зависит от того, кто берет ребенка. Потому что предрассудков много и мнений много. Если ты не уверен в своем решении, то тебя сразу начнут “шатать” твои же родственники. Это так не работает. Ты просто говоришь: “Либо принимаете, либо никак”. А родственники — если они нормальные — они принимают эту позицию. И в первую очередь они смотрят на тебя — как ты себя ведешь. Если ты уверен, тогда у них тоже появляется уверенность.
Кроме того, подобные душевные порывы — они только твои. Они совсем не обязательно должны совпадать с тем, что думают твои родные.
Надежда: Когда мы забирали Софию, мы полтора месяца молчали. А когда младшему сыну исполнялось 6 лет, собрали всех родных и близких на день рождения, и объявили: “У нас будет девочка! 8,5 лет”. И родные видели, что мы взрослые, адекватные, мы знаем, что мы делаем, мы всегда все разрулим. И нам верят — и дети, и родители.
Почему, на ваш взгляд, не стоит скрывать факт усыновления?
Надежда: Все случаи, конечно, индивидуальны. У нас тайны не могло быть, но мы и не планировали. Мы за популяризацию приемного родительства, за то, чтобы это стало нормальным. Иногда дети появляются так, а иногда вот так. Глядя на нашу семью, например, одноклассники Софии и других наших детей — то есть, человек 100 в целом — уже воспринимают это как что- то обычное. И они понесут это дальше, они вырастут, понимая, что это тоже нормальный способ появления детей в семье.
Евгений: Абсолютно никакого героизма в этом нет. Вот семьи, которые способны брать детей с большой степенью инвалидности — да, это настоящие герои и мужества там через край. Но приемная семья в любом случае это лучше, чем детский дом. И если у тебя получилось изменить внутренний мир ребенка, научить его чему-то, что он дальше понесет в свою семью, это большое дело. И оно должно быть чем-то нормальным, а не сверхъестественным.
Надежда: Однажды мы поехали в Финляндию, купили Софии там куклу, она сама ее выбрала, и сказала: “Мама, это моя приемная доченька Дашенька!” Я считаю, что это наша маленькая, но уже победа — что для ребенка это нормально. Она говорит об этом, для нее это уже не стресс и не травма — что иногда дети появляются так. И это круто. А мальчишки вообще всю жизнь растут с осознанием, что иногда бывает так.
Стало ли со временем легче?
Надежда: Софийка с нами уже 2,5 года. Если бы мы смотрели на кого-то другого, и знали, что вот у этой семьи нет опыта приемного родительства, и они берут почти подростка, возвратного, мы бы подумали: “Ребята, вы соображаете вообще?” (Смеется.) Про себя мы тоже так подумали, но уже задним умом. А когда мы на это решились, это казалось нормальным. Младшего же сына мы оперировали 8 раз в разных странах, как-то прошли все сложности, ну а здесь вот так, просто какие-то особенности воспитания.
Евгений: Иногда сухие факты, изложенные в документах — а их мы увидели уже через 1,5 месяца после того, как дочь жила у нас — отличаются от того, что ты видишь глазами. Когда ты видишь ребенка сам, ты думаешь: “Я постараюсь, я смогу”. У тебя происходит душевный отклик, и ты понимаешь, что справишься. Но если честно, то все это возможно только с божьей помощью. Тогда и границы разворачиваются, и второе дыхание открывается, и “те самые” слова находятся. Потому что без веры человек сам по себе очень слаб.
Надежда: И вера нам очень помогла с дочкой, потому что ее мама умерла, когда ей было 4 года. И в 4 года с ребенком никто не проработал эту травму, считалось, что она маленькая и не понимает. И когда она попала к нам, мы стали говорить о том, что мама за тобой наблюдает, и она очень рада, что ты в нашей семье, что у тебя все хорошо…
Или, например, она все время спрашивала: “Мама, почему не ты меня родила? Почему я приемная? Где ты была все эти годы?“ И я объясняла: “К сожалению, вот так сложилась твоя жизнь. Но мы всегда знали, что у нас будет доченька, приемная, но все сложилось вот так”. И она это принимает: ну да, вот такой вот старт, вот такими витиеватыми путями я встретилась со своими родителями.
Евгений: С позиции веры многое становится логично. Ты просто как пчелка, трудишься, и просишь силы, помощи, как и миллионы людей во всем мире. Это тебе помогает избежать лишней гордыни и самости, а заставляет работать.
Какие правила помогают вам управлять жизнью такой большой семьи?
Евгений: У нас все демократично. Но если что-то надо сделать, то это надо делать. Плюс взаимоуважение.
Надежда: Вообще, самое главное у нас — это режим: еды, сна, уроков. Он ребенка мобилизует, организовывает, ребенку становится все понятно, последовательно и логично. Софии наладить режим очень помогла гимнастика. Когда она пришла к нам, сразу попросилась заниматься — это была ее мечта. Но я понимала, что это утопия — в 8,5 лет в гимнастику не берут. Но я все-таки пошла в спортивную школу, объяснила ситуацию и спросила, можем ли мы попробовать или мне нужно ее отговаривать. Тренер — низкий ей поклон — сказала: “Да, приводите”. Мы пришли и после первой же тренировки она сказала: “Потенциал есть, оставляйте”. Когда София приехала к нам, она не могла даже встать на мостик из положения лежа. Сейчас она показывает хорошие результаты, как некоторые девочки, которые занимаются с 4 лет — настолько огромный стимул у нее был, настолько она хотела заниматься. Она оказалась очень упорной и трудолюбивой. И гимнастика очень помогла с режимом. Теперь дочь прибегает из школы, быстро делает уроки, знает, что после уроков будет ее любимая тренировка, а уже после тренировки, например, она сможет посидеть в планшете.
Так же и с режимом питания. Когда София попала к нам, она очень плохо ела. И мы ее все время мотивировали: “Ты теперь спортсменка, ты должна правильно питаться”. Но ничего не получалось. Тогда мы пошли другим путем. Я сказала: “Шесть дней в неделю вы едите правильно, то, что я приготовила, а в воскресенье я вам разрешаю устраивать день “вредняшек”. И все. Все шесть дней дети ели нормально, вплоть до того, что дочь, например, после школы съедала второе, а вечером просила суп, который не захотела съесть днем — чтобы день “засчитался”. А по воскресеньям ели то пиццу, то, например, “хэппи мил”. То есть мы решили вопрос малой кровью. Все равно все дети хотят вредностей! Они могут есть их в воскресенье, при этом прекрасно организуют себя все шесть дней до него. Это всем удобно.
Поддерживает ли вас сейчас какая-то структура? Консультируетесь ли вы с кем-то?
Надежда: Мы очень тепло общаемся с нашими кураторами в PRIDE, они в курсе наших дел.
Евгений: Поначалу мы общались с предыдущей семьей, с кураторами. Нам нужно было понять всю историю, получить все исходные данные, которые и ведут к пониманию поведения. А того, чему мы научились в школе, в принципе, нам хватило, чтобы настроить доверительные отношения, пройти кризисный этап, когда ребенок тебе еще не доверяет. Слава Богу, ни с чем неразрешимым мы пока не столкнулись.
Надежда: Может, нам просто повезло, что такой ребенок нам достался золотой.
У детей есть определенные обязанности?
Надежда: Конечно, есть, это обычные бытовые обязанности обычной большой семьи. Но этой весной мы с мужем тяжело заболели коронавирусом. Муж лежал в больнице, я лежала дома, и я в какой-то момент думала, что мы не выкарабкаемся. Мы такие молодые, здоровые, позитивные, в один день просто свалились. Было страшно. А дети просто молодцы! Я лежала дома, но могла только пить, даже разговаривать не могла. Единственное, что могла делать — раз в сутки вставала и заказывала доставку еды к двери. Дети сами получали, разбирали. И Софийка по утрам жарила гренки на всю семью, сама, по своей инициативе. Сын кормил животных, гулял с ними. Они нас подхватили. Я смотрела и поражалась, насколько у нас взрослые, самостоятельные дети, насколько они команда. Мы 10 дней лежали и 10 дней детей не было видно и слышно. Они знали, что мы спим, что мы в бреду, нам плохо. И наши шебутные дети были тише воды, ниже травы, заботились друг о друге и животных.
Влад у нас знает, как надо, как младших спать уложить, следит за тем, что они слушают, смотрят на планшете. А Софийка — она прямо девочка-девочка. Она и приберется, и за братьями кровати заправит, и подметет лишний раз, какую-то красоту наведет.
Евгений: Она уже сама делает какие-то вещи, потому что видит, а не потому что ты просишь об этом. А ты как родитель должен подготовить человека, объяснить, что такое хорошо, что такое плохо, но оставить свободу выбора.
Сейчас София — счастливая девочка?
Надежда: Думаю, да. Она обычный ребенок. Мы это видим, и нам от этого тепло и радостно. В прошлом году наш преподаватель PRIDE Инна Клаос посмотрела ее фотографии и сказала: “Надя, она сейчас больше ребенок, чем была тогда, когда вы ее взяли”. И это так и есть.
Что вы скажете тем, кто сомневается, что сможет принять в семью ребенка?
Евгений: Детских домов не должно быть, это неправильно. В этой структуре человеческая душа, какая бы она ни была прекрасная, с каким бы большим потенциалом она ни была, она погибнет. Но вот эти слезы, когда люди смотрят сюжеты про этих детишек, они никого не греют. Греет реальный поступок, реальное дело. Так что, если это тебя заботит, ты собираешься и начинаешь что-то делать.
Надежда: Когда мы только начали говорить об усыновлении много-много лет назад, один из наших друзей сказал: “Ой, всех не спасешь”. Я помню, что меня так придавило этой фразой… Я ходила, несколько дней об этом думала, а потом пришла к мужу и говорю: “А всех и не надо. Мы спасем хотя бы одного и это будет уже очень много”. И это стало таким открытием.
И когда началась эта кампания (“Ребенок ждет семью”, — прим. ред.), очень много в местных родительских сообществах стало рассуждений на тему “А могли бы вы принять ребенка в семью?” И иногда люди пишут: “Я не смог бы”. И я читаю это и думаю: “Слава Богу, что люди могут об этом говорить”. Не надо всем усыновлять. Не надо рваться за этим из-за того, что это модно. Если ты не можешь и ты это признал — это отлично. Просто признай и не ломай чью-то жизнь — ни свою, ни детей.
Евгений: Не нужно это делать просто ради тщеславия, гордыни и псевдомилосердия, ради того, чтобы люди сказали, что ты хороший. Брать надо с той мыслью, что будет на одного ребенка меньше в детском доме, руководствоваться желанием изменить внутренний мир другого человека, показать ему, научить. Ты должен адекватно понимать, что тебе придется столкнуться с серьезными сложностями.
Надежда: Мы за трезвость. Чтобы брали, но с трезвой головой. И мы бы хотели, чтобы люди не боялись подросших детей. Потому что, в основном, есть стереотип, что надо брать маленьких. Маленьких чудесно, конечно, брать. Но постарше — это тоже дети, они тоже хотят маму и папу.
Мы начинали со статуса попечительской семьи, но пришли к усыновлению. Усыновление это круто с точки зрения наличия семьи у ребенка, но попечительство — это тоже очень важно. Потому что есть дети, у кого мама и папа, например, сидят в тюрьме, или болеют, они не должны это время тоже отбывать, как в тюрьме. Пусть ребенок пару лет проживет в другой семье, но эти пару лет он будет видеть нормальную модель семьи.
Евгений: Не все круглые сироты, просто иногда родителю нужно время восстановиться. И это прекрасно, что перед человеком не захлопнули дверь, а у него есть шанс — конечно, это не часто происходит, всего может быть процентах в 20 случаев — вернуться и забрать своего ребенка. У человека всегда должен быть шанс. Надо друг друга больше стараться жалеть. Ненавидеть легко, а пожалеть всегда сложно. Если мы будем друг друга жалеть и стараться быть чуткими, тогда у нас больше получится. А если будем только гробить и указывать на то, что с чем другой не справился, то у нас мало что получится.
* * *
Комментарий
Надежда Леоск, Департамент социального страхования:
В Эстонии насчитывается около 800 детей, которые не могут расти в своей родной семье. Ежегодно из семей изымается около 250 детей. Более половины изъятых из биологической семьи детей, нуждаются в замещающем попечении, остальные возвращаются в кровные семьи. Причины могут быть разными: внезапная болезнь родителей, проблемы с зависимостью, различные жизненные трудности. К счастью, у нас есть немало заботливых семей, которые открыли свое сердце и предложили кров детям, оказавшимся в таких обстоятельствах. Однако детей, нуждающихся в замещающем попечении, в разы больше.
Истории детей, которым необходимо замещающее попечение, очень разные. Некоторые из них в раннем детстве испытывали тесную и безопасную привязанность к своим родителям, но неожиданно лишились их, например из-за болезни или другого трагического события. Есть дети, которые не испытывали безопасной привязанности в раннем детстве, поэтому у них нет способности выражать, распознавать и регулировать отрицательные эмоции. Бывает, что дети по той или иной причине были лишены внимания или подвергались эмоциональному или физическому насилию. У каждого ребенка своя личная история утрат, своя боль. Каждому ребенку необходимы понимание и индивидуальный подход.
Расставание с родной семьей — тяжелое испытание для ребенка. Вот почему так важно найти для него дом, где ребенок будет в безопасности, где он встретит поддержку и понимание.
Попечительская семья — это приемная семья, которая обеспечивает заботу и любовь ребенку, разлученному с биологическими родителями. Попечитель — это как мать или отец для ребенка, которые рядом с ним и в радости, и в горе. В то же время ребенок сохраняет связи со своей родной семьей и возможность вернуться в нее, конечно, если это возможно и в интересах ребенка. Приемные родители не должны забывать о праве ребенка на идентичность — это его гражданское право. В биологической семье дети имеют их обычно как нечто само собой разумеющееся, при воспитании ребенка на замещающем попечении это имеет особое значение и важность, это нужно уважать и с этим считаться.
Законным представителем, то есть опекуном ребенка, растущего в попечительской семье, является местное самоуправление. Между попечительской семьей и местным самоуправлением заключается договор, на основании которого ребенок воспитывается в семье. Ответственность разделяют местное самоуправление и попечительская семья. Местное самоуправление является главным партнером и опорой семьи, и важные решения, касающиеся ребенка, принимаются совместно.
Нередко попечители заботятся о ребенке в течение продолжительного времени, пока он не станет взрослым. Случается, что кризис в биологической семье ребенка разрешается, и биологические родители снова могут заботиться о нем. В этом случае ребенок возвращается в родную семью.
Как и всем детям, ребенку в попечительской семье необходимо уделять время и внимание, проявлять по отношению к нему заботу. Жизненный ритм попечительской семьи меняется, поэтому крайне важно сохранять терпение и последовательность: позитивные сдвиги займут время и потребуют безусловной поддержки ребенка.
Процесс познавания друг друга приносит много радости, но на этом пути семью могут ожидать и невзгоды. Важно, чтобы семья не оставалась один на один с возможными трудностями. Семья не должна бояться обращаться за советом и помощью — это признак силы, а не слабости! Главным партнером семь является специалист по защите детей при местном самоуправлении. Консультации и различные поддерживающие услуги семьям предоставляют опорные организации.
Кто подходит на роль попечительской семьи?
Открытый, теплый, сопереживающий, заботливый и любящий детей человек. Хорошо, если у есть опыт воспитания или работы с детьми, но и отсутствие опыта не станет препятствием. На эту роль подходит человек, который искренне хочет дать ребенку поддержку, чувство защищенности и принадлежности. Очень важно быть готовым понять и принять историю ребенка и поддержать его связь с биологической семьей. Конечно, очень важно быть терпеливым и не бояться трудностей, а также готовым к сотрудничеству со специалистами.
Некоторые исключающие факторы
Если человек считает, что взяв на себя роль родителя, он совершает доброе дело, за которое ожидает благодарности и внимания, либо хочет реализовать через ребенка свои личные амбиции, такому решению не должно быть места. Самое важное — это интересы и нужда ребенка. Исключающими факторами является и то, что ранее человек, например, совершал серьезные правонарушения или считает, что наказывать ребенка — это нормально.
Дети ждут семью
С середины мая, в течение двух месяцев в Эстонии проходила информационная кампания “Ребенок ждет семью”. Цель кампании — побудить людей задуматься о возможности стать попечительской семьей и окружить любовью и заботой ребенка, который по каким-то причинам не может расти в своей родной семье. Дополнительная информация на тему попечительства, включая различные истории приемных семей и контакты специалистов, на сайте hoolduspere.ee.
Другие статьи о попечительских семьях в Эстонии можно прочитать в рубрике “Ребенок ждет семью”.
