Как-то мне на глаза попалась история о том, как один мужчина разоблачал женскую дружбу. Он решил доказать жене, обиженной шуткой про “серпентарий на выезде” в адрес ее подруг, что большего они не достойны. Для этого по его придумке всем своим знакомым супруги звонили в два часа ночи со словами: “Все плохо, приезжай!” — и называли незнакомый адрес. По итогам туда прибыли почти все друзья мужа с битами, топорами и прочим садово-спортивным инвентарем, и лишь одна подруга жены со своим бойфрендом, пишет Домашний Очаг.

Если бы всем этим людям звонили с просьбой поучаствовать пару-тройку месяцев в дежурствах возле лежачего больного, то расклад был бы совсем, совсем другой. Хорошо, если бы хоть кто-то из гордых владельцев дубинок и кусков арматуры согласился. И уж совсем удивительно, если бы визиты к другу не оказались в конечном итоге пятиминутным переступанием с ноги на ногу возле постели с последующим торопливым: “Ну, ты тут выздоравливай, а я побегу”.

За почти ругательством “женская дружба” стоят такие поддержка и взаимопомощь, которые мужчинам даже не снились.

Мне было семь лет, когда моя мать тяжело заболела. Месяц я жила у ее подруги в другом городе: помимо стандартной программы, необходимой любому ребенку (покормить, постирать одежду, уложить спать), мне показали весь город, водили на экскурсии и в театр, читали книги и играли. В это время подруги мамы организовали ежедневные дежурства (и каждая приносила с собой свежеприготовленную еду). Они же до стерильности несколько дней подряд вылизывали нашу квартиру, когда маму выписывали. Когда мне исполнилось двенадцать, у нас совсем не было денег, и на протяжении года одна из подруг матери два раза в неделю по два часа бесплатно занималась со мной английским, по которому я отставала. Вдумайтесь: год два своих вечера она тратила на ребенка подруги. Просто так. Имея возможность в любой момент отказаться (без английского я бы определенно не умерла).

Мы отдаем подругам деньги, не спрашивая, когда их вернут. Мы сидим с их детьми, чтобы они могли отправиться на собеседование или просто выспаться. Мы ходим с ними в больницы, чтобы было не так страшно. Мы помогаем собрать вещи при переезде, мы грузим их в свои машины, мы отмываем квартиры перед новосельем. Мы приезжаем ночью, чтобы сделать укол. Мы бросаем дела, чтобы просто сидеть рядом и держать за руку, когда случилось горе. Мы ищем и оплачиваем юристов и врачей, когда стряслась беда. Мы можем разъехаться на десять лет, но, встретившись, чувствовать, словно виделись вчера.

Дружить как девчонка — это без колебаний отдавать свои силы и время, не ожидая отдачи; это пронести дружбу через годы и расстояния; это быть рядом, когда хорошо и когда плохо; это любовь, понимание и бережность.

И я не видела ни одного мужчины, который был бы способен на такое. Зато монтировки есть у многих.

Кажется, что в нашем языке нет ни одного понятия, которое не приобретало бы негативного контекста после того, как перед ним появляется прилагательное “женский”. Как-то, помогая подруге с рефератом, я прочитала около сотни статей про мужчин в женских коллективах. Большинство из них были “советами по выживанию”, и единственное, что отсутствовало почти во всех, — это рекомендация хорошо и вовремя делать свою работу. Зато там советовали разобраться, кто против кого дружит; научиться обсуждать одежду и косметику; поменьше улыбаться, чтобы незамужние женщины не питали лишних надежд, но не сидеть букой, чтобы не стать изгоем; не заводить служебных романов. После всех этих публикаций складывалось впечатление, что женщины делают что угодно — ищут мужа, обсуждают тряпки или заводят интрижки, — но только не работают. Женская работа представлялась чем-то вроде милого хобби, которое приносит деньги на булавки и необходимо лишь для того, чтобы женщина не заскучала в четырех стенах.

Но работать как женщина — это не обсуждать губные помады. Это получать на 30% меньше; это слыть скандальной и настырной там, где мужчину считают инициативным; это постоянно доказывать свои способности; это получать отказы в повышении зарплаты, потому что “муж пусть зарабатывает”; это с трудом балансировать между семьей и профессией; это делать в десять раз больше мужчины, чтобы быть признанной равной ему.

Когда говорят “драться как девчонка”, все представляют себе девушек, которые поругались из-за одинаковых платьев или симпатичного парня на вечеринке, а теперь беспорядочно машут руками и могут разве что оставить случайную ссадину наманикюренным ногтем.

Однажды моя подруга рассказывала, как ей пообещали “устроить драку, на которую она нарывается”, и она ответила, что совершенно не против, только отведет ребенка в машину. Драки не случилось, а я спросила: а ты действительно была готова сцепиться с двумя людьми? “Катя, — сказала она, — мой отец — алкоголик и КМС по боксу. Я до тринадцати лет терпела, а потом решила, что надо защищать мать. С тех пор я знаю всё про то, как и куда бить и что прикрывать”. Драться как женщина — это не визжать и царапаться с закрытыми глазами. Это выходить на бой с заведомо более сильным соперником, защищая близких; это знать, что наверняка проиграешь, но все равно сражаться, обычно не имея ничего — ни навыка, ни опыта, ни силы, ни иного выхода.

Нет ничего, что женщины делали бы хуже мужчин. Даже воевали они так же: сейчас то обнаружат, что откопанный археологами знатный викинг X века оказался женщиной, то в очередном кургане найдут возле женского скелета не только прялку, но и лук со стрелами. Миллионы женщин сражались на фронте во время Великой Отечественной войны, еще больше стали на место мужчин возле станков и доменных печей.

Я не знаю, в какой момент “по-женски” стало означать “хуже”, но мы были, есть и будем достаточно хороши, чтобы не стыдиться своего пола и не бояться напоминания о нем. “Сделай это как женщина” уже давно должно означать “сделай это лучше”.