Про бабушек, совместный сон и кое-что еще: трогательные истории молодого отца
Велосипед от Мойдодыра
Маленький ребенок, которого ты не видишь хотя бы две недели, за это время самопрочитывается, как книга, оставленная на улице, порывами ветра. Страницы произвольно пролистываются, и малыш возвращается к тебе, сильно перемотанный вперед.
Именно так Артем однажды приехал в Москву из деревни, где он отдыхал с мамой. Я разглядывал сына в легком недоумении. Вроде все то же самое, только округлостей стало меньше, а углов прибавилось. Да и хитринка в глазах стала заметнее, видно, подросла.
Перед сном, когда я укладывал Артема в его детской, малыш всеми растишками мира клялся, что он больше никогда не придет посреди ночи к нам в родительскую спальню, ведь он уже такой нечеловечески взрослый. Вот прямо нечеловечески, и таких взрослых детей еще в природе не встречалось. Я прослезился и горячо обнял своего внезапно взрослого сына.
Ровно посреди ночи Артем громогласно пришлепал к нам в родительскую спальню и уверенной торпедой выстрелил между мной и женой.
Я тяжело вздохнул. Что поделать, ночью и дети, и взрослые — такие дети, особенно взрослые. Мир поднимает занавес, которым мы его неуклюже отгородили днем, и со сцены сквозь звезды дышит неизвестное.
Ну и ладно, подумал я, ведь так уютно засыпать под сопение малыша, словно отходишь ко сну, обложенный десятком теплых похрюкивающих хомячков, и тут же заснул. Проснулся я, кажется, довольно быстро, от настойчивых ударов по черепу. В темноте я не сразу понял, что происходит. А происходило довольно тривиальное: спящий Артем зачем-то кардинально изменил положение своего тела, развернулся ногами к нашим головам (в фотошопе это называется flip horizontal) и, воспользовавшись преимуществом своей новой диспозиции, принялся рьяно колошматить меня пятками по лбу.
При этом сын громко пыхтел во сне, очевидно, бежал за кем-то или от кого-то, а, может, крутил педали на велосипеде, кто разберет эти детские сновидения.
Но я удивился другому — тому, что из-под меня бесследно исчезла подушка.
Я приподнялся на локте и посмотрел на жену. Она спала, прикрыв свою голову сверху моей подушкой. Все понятно, парень уже не первый день крутит педали на сонном велосипеде.
А я по молодости ходил в походы, и там в палатках мне еще и не с такими лунатиками приходилось спать штабелями. Походная Камасутра — самая изобретательная. Так что я технично перевернулся и лег головой к голове сына, восстановив статус-кво и оставив его карающие пятки не у дел. И снова вокруг меня захрюкал десяток теплых хомячков, я стремительно полетел в кроличью нору, из которой человек никогда не возвращается целиком, и тут я снова проснулся.
Артем сидел рядом со мной на кровати и громко говорил. Громкая детская речь в четыре часа утра, когда мрак за окном особенно кромешен, а Гримпенская трясина у соседей сверху издает подчеркнуто жутковатые звуки, пикантна до колик. Я пригляделся. Сын не лунатил. Он явно проснулся и о чем-то оживленно рассуждал, не обращаясь ни к кому конкретно. Артем бормотал что-то про волков на скорой помощи, от которых он отбивал Цыпалетту, и, если бы не Мойдодыр, подаривший ему велосипед, им с Цыпалеттой было бы не уйти.
— Это он сон пересказывает, — пробурчала из-под моей подушки жена.
Спасибо тебе, дорогая. Спасибо за уточнение, а то мне с непривычки показалось, будто это спойлеры из “Мажора 4”. Вот если бы ты минут на пять пораньше предупредила меня о том, что наш ребенок теперь практикует подобное, это бы точно не повредило моим десяти тысячам ныне мертвым нервным клеткам, из которых в моей близкой старости каждая будет на счету.
Артем закончил выступление и рухнул обратно. Я же еще долго не мог заснуть.
Я ворочался, думая о том, что уже давно пора купить ребенку велосипед. Неужели я хуже какого-то постороннего Мойдодыра?
Героическое племя
Я разговаривал с мамой по мобильному телефону. Подскочил Артем, попросил поговорить с бабушкой. У него этот прием гопников у метро отработан до автоматизма: эй, а дай телефон пАзванить. Ну, маме дай пАзванить.
Я передал сыну трубку. Он убежал с ней в другую комнату, как во времена СССР, когда граждане уединялись в отдельную кабинку.
Минут десять оттуда раздавался приглушенный бубнеж. В какой-то момент я прислушался.
— Что же ты не отвечаешь. Говори, говори. Опять молчишь. Я тебе кричу, кричу. Сколько можно. Скажи хоть что-нибудь.
Эта тирада показалась мне подозрительной. Я поспешил в комнату.
Артем стоял посреди гостиной. В руках он держал своего любимого плюшевого кота, к уху которого был приложен мобильный телефон с потенциальной бабушкой внутри.
— Говори же, говори, не молчи, — кричал Артем, суфлируя то ли за кота, то ли за бабушку в телефоне. Мизансцена позволяла трактовать сюжет и в том, и в другом ключе.
Я отобрал у сына телефон.
— Там бабушка, — угрожающе предупредил Артем.
— Какая бабушка, — справедливо заметил я, — не будет же она с твоим котом десять минут разговаривать.
Я на всякий случай приложил трубку к уху.
— Але… — произнес я с вопросительной интонацией.
— Да, да, Артем, слушаю тебя, уже давно слушаю…
Бабушка была на месте. Десять минут разговора с плюшевым котом для бабушки — раз плюнуть. Героическое это племя, скажу я вам, — бабушки.
Двухместная жизнь
В детской поликлинике без ребенка я чувствую себя неловко. Словно я использую служебное помещение не по назначению. Кажется, что другие родители поглядывают искоса, ишь ты, приперся тут налегке. Но иногда требуется донести результаты анализов или получить какую-то формальную справку, и тогда я прихожу один.
Как-то раз я скучал в очереди перед кабинетом у терапевта без Артема. Вокруг на ушах стояли дети, кто на одном, кто сразу на двух. Утренние, не до конца проступившие из негативов родители с интересом смотрели в стену.
Я обратил внимание на одного мальчика лет четырех. Он сидел на небольшом детском стульчике, которых в холле было несколько.
Мальчик сидел странно, поэтому я и выделил его из остальных. Несмотря на скромные габариты стульчика, ребенок занимал только половину сиденья, заметно свисая с края.
Взрослых рядом с мальчиком не обнаружилось. Неподалеку у информационного стенда кучковались женщины, читая что-то жутко увлекательное про ОРВИ. Его мама наверняка была среди них.
Воспользовавшись тем, что малыш остался один, я спросил:
— А почему ты так сидишь?
— А вдруг кто-нибудь сядет рядом, — ответил мальчик.
Я осмотрелся. Вокруг пустовали сразу несколько взрослых банкеток и один точно такой же детский стульчик.
И только тут я заметил их. Не знаю, по какой причине я упустил их из виду.
На мальчике были очки. Обычные детские, веселой расцветки, кажется красненькие. Но с очень толстыми стеклами. Видимо, потеря у малыша была довольно серьезная, поскольку его глаза по ту сторону плавали двумя большими удивленными рыбами. Из-за диоптрий глаза занимали почти половину его крохотного лица. Мальчик уродился некрупным, худеньким и в сочетании с очками напоминал стрекозу.
“А вдруг кто-нибудь сядет рядом”. Я представил себе его будни в детском саду, на детских праздниках, в гостях на днях рождения. Щуплого мальчика в аквариумных очках, одинокого, вечно сидящего в сторонке, в свои четыре замечающего гораздо больше, чем его сверстники, своими стрекозиными глазами.
Я ничем не мог ему помочь: я и на целом таком стуле ни в жизнь не поместился бы, не говоря уже о половине.
Я принялся нарочито поправлять на себе очки, демонстрируя, что на мне они тоже есть, что мы с ним одной крови. Но мальчика это никак не трогало: он продолжал балансировать на краешке стула.
В холле появилась еще одна мамаша из той же сумеречной зоны с обреченным взглядом, который родители обычно носят в детской поликлинике.
— Можно я с тобой сяду? — вдруг услышал я детский голос.
Я отвлекся от женщины и посмотрел в ту сторону, откуда прозвучал голос.
Перед мальчиком стояла девочка с каким-то невозможным артхаусным бантом. Видимо, она выскочила из-за спины новоприбывшей мамаши, так что я не успел ее заметить.
Мальчик кивнул. Двигаться ему не пришлось.
Девочка уселась рядом с мальчиком на вечно свободные пол места. Он повернул к девочке голову и разглядывал ее в упор, так что рыб за толстыми стеклами его очков можно было ловить голыми руками.
Несколько банкеток и один детский стульчик по-прежнему оставались незанятыми.
Я подумал, как было бы романтично, если бы девочка тоже носила очки. Но очков на девочке не было. Очень хорошенькая, нарядная и явно популярная в обществе девочка. Немного смущал артхаусный бант в полголовы, но кто в Москве нынче одевается просто?
А еще я подумал, что если все время оставлять рядом c собой немного места, то рано или поздно туда обязательно сядет кто-нибудь.
